Накануне премьеры спектакля Чеченского драматического театра имени Ханпаши Нурадилова «Кровавая свадьба » по пьесе Ф.Г.Лорки с режиссёром Романом Мархолиа встретилась журналист Раиса Сайдулаева.

Роман Михайлович, из множества пьес вы выбрали для постановки на сцене Чеченского драматического театра именно «Кровавую свадьбу» Федерико Гарсии Лорки. Почему?

-Тут такая интересная история. Когда мы начали глубже заниматься материалом, то увидели, что даже русский текст стоит дальше от испанского, чем звучание чеченского языка.

Испанский и чеченский языки более гармоничны в своей экспрессии?

— Да, я думаю, что этот материал очень подходит для Чеченского театра. Мне всегда нравился чеченский язык, его звучание. Он такой колоритный, рельефный, необычный. Но когда зазвучал Лорка на нём, мне показалось это интереснее русского текста. Потому что культура южная резонирует с испанской, во многом друг с другом перекликается в исходных, глубинных моментах, в звучании слов, и в устоях национальных, и в этике очень много похожего.

Вы всегда стараетесь соотнести пьесу, которую ставите, с менталитетом публики, которой будет представлен ваш спектакль?

— Театр — это дело такое, что если не зарезонирует со зрителем, то всё будет мёртвое. Здесь очень многое зависит даже не только от национальности — от города. Я когда приезжаю в город, то чувствую, что здесь зазвучит. Это очень важно. У меня бывает несколько идей о постановках, абстрактных абсолютно. А потом поварюсь немножко в этой среде, и я понимаю, что нужно ставить. Потому что театр — он очень реактивный, он очень активно реагирует на сиюминутную обстановку в культуре, городе, стране. Театр невозможен без диалога с залом.

Это менеджерская жилка у вас?
— Нет, не менеджерская. Это, скорей, музыкальная. Я слышу музыку города, культуры, страны, национальности и автора. И это должно соединиться.

Известно, что Лорка работал над «Кровавой свадьбой» под звучание пластинок с фламенко и с классической музыкой.

— Как ни странно, он делал это под Баха. И у нас в спектакле будет звучать Бах.

Лорку называют реформатором испанского театра.
— Да, Лорка входил в группу реформаторов. У него очень интересное сочетание в «Кровавой свадьбе», совершенно необычное — от сельской драмы до трагедии, даже лучше сказать — от мелодрамы до трагедии. И там три акта, которые развиваются пожанрово. Первый акт — сельская мелодрама, второй акт — драма с признаками трагедии, а третий акт — это мистерия. Это очень визуальный акт, символистский. Там Луна, Смерть в образе Нищенки, персонажи почти сказочные. То есть это развитие не только сюжетное, но и жанровое. Он уходит от быта к тайне бытия.

Как вы увидели, расшифровали эту пьесу для себя, чтобы в конечном итоге оформить в режиссерский замысел?

— Как всякая трагедия, это противостояние человека и высшего порядка. Мы в этом смысле все расплачивается за свои страсти, мы все себя сами наказываем, по большому счету.

Но ведь страсть неуправляема…
— Нууу, вот мы и имеем, то, что имеем.

В этом противостоянии страсти и разума, вы что выбираете?
— Ничего не выбираю. Как тут выбрать? Это наша жизнь, наш опыт. Понимаете, чем трагедия интересна: она об интенсивности, плотности, мощи жизни. Почему трагедия всегда оптимистична? Потому что она говорит о том напоре жизни, в котором нам удалось поучаствовать, даже трагичном напоре. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». То есть, вот этот замес, в который попадают герои — это невероятная квинтэсенция жизни, которая не всегда под силу человеку. И в этом даже любовь может быть разрушительна, если она — страсть.

Леонардо и Невеста — это страсть? Не любовь, нет?
— Страсть. И мне кажется, большая ошибка — романтизировать это. Это страсть. Они говорят, что загораются друг от друга, как два тростника, которые рядом. Они и рвутся к друг другу, и в то же время боятся друг друга. Она его называет смутным ручьём, тёмным потоком. Но сама всё разворачивает. Они друг друга стоят, конечно.

Но энергия действенная — в Невесте, в женщине, в которой бушует столько страстей. Интересно, что у всех этих персонажей нет имён, кроме Леонардо. 

Как вы себе это объясняете?
— Мать, Невеста — это прототипы. Леонардо — это нечто экзотичное, это какая-то выбивающаяся из общего ряда фигура. Он такой супер-жертва.

Рассуждая об этом, кажется, что все остальные следуют устоям и правилам, а Леонардо готов идти им наперекор.
— Они жертвы своих страстей. Там ведь история очень непростая. Есть отношения, в которых заложено предчувствие трагедии. Они вроде бы созданы друг для друга, но когда они соединились, они погибают.

Вы хотели отойти от сельской драмы?
— Да. Тут многое в них. Притяжение и разрушение в одном. Там нет жертвы и палача. Они оба чувствуют, что загораются друг от друга, и что они разрушат друг друга.

Вы видите притягательность в этом дуализме?
— Да. И сила в этом. Понимаете, есть люди, которые друг друга видят и чувствуют моментально, что они предназначены друг другу, что они связаны друг с другом неразрывно, их притягивает друг к другу безумно. Может, их и притягивает ощущение смертельности их отношений.

Гибельный, обреченный дуэт? Где же выход?
— Да, это не про семейное счастье. Это гибельная страсть. Без которой всё пресно. Речь в пьесе идёт о напряжении жизни. Тут нет выхода, выводов. Тут нет резюме. Мы все в этом котле варимся. И дай нам Бог выйти живыми из всех этих страстей.

То есть, зритель должен понять, как прекрасна в своём напряжении жизнь?
— Как прекрасна и опасна. Как важно выжить в этом во всём, не разрушив себя окончательно.

Как лавировать человеку между притягательным, но гибельным путем и стремлением к счастью?
— Этот котёл, который называется жизнь, — это не конфетная фабрика. В этом есть и плюс, и минус. И боль, и страдание, и любовь, и страсть одновременно. Мне кажется, что вообще, как у поэтов или у трагедийных авторов, речь идёт о мироздании, а не о драме характеров. Это о целом, о космосе, в котором существует человек. Поэтому там важен этот переход от жанра деревенской драмы через трагедию к мистерии. Вот этот момент очень важен — переход от быта к космосу. У Лорки это есть. Это самое интересное и трудное, потому что материал очень спрессованый и быстрый, он очень ритмичный, он не растянутый, то есть эта динамика- и сюжетная и жанровая — создаёт симфоничность пьесы.

Это нашло своё отражение в визуальном воплощении спектакля? Какую задачу Вы ставили перед сценографом Владимиром Ковальчуком?
— Ну, вот то, о чём мы говорим сейчас. Надо было уместить в один спектакль три жанра. Это очень интересно и необычно. Это не должна быть бытовая история. Там есть символизм, как у Бунюэля, как у всех модернистов, но есть ещё и корни народного ритуала, то чем увлёкся в своё время Лорка. Как соединить эти разные точки — это довольно сложная задача. Она такая аскетичная и напряжённая.

Лорка в пьесе очень точно указывает на цветовое решение картин: комната окрашена в желтый цвет, в голубой, в белый…
— Мы стараемся к этому прислушиваться. У нас будет эта смена светового фона. Не такая буквально в декорациях, но знаки цвета у нас очень даже присутствуют.

Какие цвета и что символизируют, на ваш взгляд?
— Жёлтый- измена. Красный — кровь, жизнь, страсть. Белый — смерть. Синий — небо, воздух.

Как вам работается с актёрским составом спектакля?
— Это трудная история. Но чеченцам она по силам, потому что у них тоже эта вертикаль присутствует. У них очень цельная культура. Просто если и захочешь, и извернёшься всячески, но даже трижды умный артист никогда этого не сыграет.
Я вот Хаве ( ред. — Хава Ахмадова, художественный руководитель-директор Чеченского драматического театра, исполнительница роли Матери в спектакле «Кровавая свадьба») сказал на репетиции (и она удивилась этому), что у меня ощущение, что я за границей, что приехал в какую-то арабскую страну, чужую. Но я этот колорит пью. Я его использую. Там много минусов, много анархии, много моментов организационных с артистами, но есть какая-то штука, которую нигде не найдёшь — ощущение путешественника. Этого не найдешь нигде.

А что эмоционально Вас удивляет в этой работе с актёрами?
— Хава! Хава! Она гениальная. Она этого не знает, но это правда.

А трудности есть? Часто чеченские актёры отказываются делать то, что не соответствует национальному менталитету.

— Понимаете, актёры — они же сумасшедшие. На них нельзя обижаться. С ними нужно играть. Другое дело, что их надо собрать каким-то образом. Иногда не хватает сил просто. Но это рабочая история. Но они просто невероятные
Они красивые все очень, колоритные.

Они резонируют с вами как с режиссером?
— Лучше, чем раньше. У нас по два состава на все главные роли. И они хо-ро-ши!

По поводу костюмов. Вы отошли от испанской стилистики или всё-таки сохранили её?
— Я не хотел такой фольклорности, но Испания по духу там присутствует. В каком-то смысле это универсальная история. Андалусия — это такой замес. Там и испанское, и арабское, и цыганское, и еврейское. И этим она интересна. Просто про фламенко неинтересно. Там хочется замеса даже с кавказской культурой, но не буквально. Связи всемирные такие, универсальные. Поэтому мы старались не уходить в одно направление, не ограничивать себя исключительно фольклорной Испанией.

Потрясающие стихи Лорки отражают и могущество страстей, и дух испанцев.
— Мы, кстати, вставили несколько стихотворений Лорки в спектакль.

«Конь воды не хочет. Конь взял и заплакал»… Вкрапленные в текст пьесы испанские песни — колыбельные, свадебные — вызывают такой всплеск эмоций, до слёз. Удалось это своеобразие и уникальность языка оригинала передать в переводе.
— Перевёл пьесу на чеченский язык писатель Муса Ахмадов. И мы очень подробно, скрупулёзно работали. Мне нравится, как звучит текст на чеченском, но я не знаю языка, чтобы прочувствовать. Посмотрим, что зритель скажет.

С каким чувством уйдёт ваш зритель? Какие мысли, по-вашему, сможет внушить ваш спектакль?
— Что жизнь прекрасна. Это самое важная мысль.

То есть, ваша задача не погрузить зрителя в рефлексию, а наоборот- вызвать эйфорию от полноты и неоднозначности жизни?
— Мы живём в такое страстное, сложное, важное, напряженное время. Я утром сегодня об этом думал: когда говорят «ах, мне помешало вот это, и я не мог сделать что-то»… Ничего не помешает. Ты живи. И дай тебе Бог на это сил. Хотя, бывают абсолютно вегетарианские времена.

Во все времена есть те, любит «пастись», и те кто не приемлют этого.
— Но это такой пир страстей — дай Бог выжить. Про это пьеса. В этом нашем страшном, прекрасном, благославенном, опасном мире нам выдалась возможность прожить свою жизнь, не прячась. Не надо выводов. Просто живите!

Беседовала: Раиса Сайдулаева, заслуженный журналист ЧР